Каргополь: через чащи, без подсказки... к сказке?

Есть на юго-западе Архангельской области небольшой, но по-домашнему уютный и очень тёплый городок. Каргополь. Не просто… Ох, непросто добраться до него. Но — стоит оно того, чтобы плюнуть на всё и ломануться через тёмные леса и топкие болота на пусть и не особо скоростном, но зато высокопроходимом агрегате Ульяновского автомобильного.

Ну, а кто за внедорожника что импортное держит, так лучше не рисковать. По железной дороге Москва-Архангельск до станции Няндома и там ещё километров 80 на автобусе. И вот он —

Город Каргополь, ах, город невелик! Да забыть его мне сердце не велит.

Да и как забудешь эту северную сказку? Вот тут и становится всё на свои места! Если сказка, то… То как она без игрушки? Ведь игрушка, уже сама по себе, есть маленький кусочек сказочного мира. Того самого, который каждый из нас придумывает в детстве, являясь одновременно и сказочником, и главным, само собой — положительным, действующим лицом.

Но, рано или поздно, всё хорошее заканчивается, начинаются иные, взрослые времена, и сказка остаётся где-то там, позади, куда оглядываться не очень-то и принято. Да и когда, если надо всё вперёд, вперёд, за убегающим куда-то за горизонт счастьем и разными, по преимуществу материальными, благами? Так и живём. Как правило и по преимуществу.

А в Каргополе — нет. Прикинули они перец к носу и остались в сказке. Зачем куда-то там оглядываться, если вот оно. Вокруг. Рядом.

Правда, не так уж и давно они у себя этот порядок завели. Да и… Если честно, не от хорошей жизни всё это изначально закрутилось.

Во второй половине позапрошлого, XIX века, дело было. Можно даже сказать, ближе к его логическому завершению. В 80−90-х годах. Жили себе каргопольские крестьяне, жили… Вот, только если и можно сказать, что «не тужили», то с большо-ой натяжкой. Нет, так-то они как все. Растили рожь, овощи, держали скот. Только… Север. Какое тут высокопродуктивное сельское хозяйство? Не до жиру. Хорошо, если себе на прокорм от того хозяйства получишь. А товарное производство везде, в том числе и в пореформенной России, какую-то копеечку требует.

Потому на русском Севере крестьяне в свободное от полевых работ время обязательно занимались каким-либо приработком. Кто плотничал, кто уходил в город на отхожий промысел. А в деревнях Панфиловской волости Каргопольского уезда народ подумал, подумал… Почесал усиленно загорелой пятернёй затылок, да и решил заняться гончарным производством. Не в ущерб, конечно, сельскому хозяйству. А что, глина есть в окрестностях и Гринёва, и Печникова, и Токарева, и некоторых иных сёл.

Сказано — сделано. Взяли глину где в овраге, чтобы она была пожирнее речной, в которой песка много, подсушили в печи, истолкли до состояния порошка. Потом добавили водички и замесили. Эка невидаль. Привычное дело. Тесто точно так же почти каждый день… И глина — то же самое. Как от рук отставать стала — всё. К лепке — готова. Можно садиться за ручной деревянный гончарный круг.

Статистическая отчётность конца позапрошлого, начала прошлого веков не сохранила нам конкретных имён, но точно зафиксировала, что в 1902 году надомным гончарным промыслом в Панфиловской волости занималось 43 человека. Ассортимент изготавливаемой ими посуды самых разных размеров и форм был очень широким. Тут и горшки, и корчаги, и кринки, и рукомои, и квашни, и латки. Годовой приработок каждого из гончаров составлял 10−15 рублей. Учитывая, что средняя цена гончарного изделия колебалась в районе 5−10 копеек, то в течение зимы в окрестностях Каргополя производилось не менее 10 тысяч единиц различной глиняной посуды. Но за пределы уезда она практически не уходила. Продавалась по ближайшим деревням, на местных ярмарках, в самом Каргополе.

И рядом с посудой на торговой площади обязательно стояла игрушка. Экономика должна быть экономной. А производство — эффективным и, желательно, безотходным. Об этом задолго до столпов экономической науки развитого социализма знали каргопольские гончары. Если от уже заготовленной и вымешанной глины осталась какая толика, из которой уже нет смысла лепить корчагу или рукомой, так почему её нельзя пустить в дело?

Можно! Вылепили торс с головой. Отдельно юбку-колокол. Присоединили второе к первому. А вот — две маленьких «колбаски». Это руки. Согнули их калачиком и примазали к туловищу. Всё. Каргопольская барыня готова. А если что осталось, так можно ещё вылепить и широко распространённую в крае и столь любимую детворой звонкоголосую утушку-свистульку.

Выручка с той игрушки — мелочь. Даже в базарный день. Зато — грамотный маркетинговый ход. Какой пацан или девчонка пройдёт мимо, не зацепится взглядом, не потянет за руку папаню — «Купи… Купи утушку!». А там, глядишь, к ней или барыне добавится и какая корчага или кринка. Уж подошли к гончарному ряду, то как тут не вспомнить, что что-то за то время, что прошло с последнего торга, уже и разбиться успело?!

Да и свою ребятню можно делом занять, чтобы не мешала, не путалась под рукой, пока наращиваешь на гончарном круге из нескольких жгутов — «тетёрок» — стенку сосуда. Кинул какой небольшой кусочек глины — «Лепите!». А они и рады. Стараются. Потом уже, по самой игрушке, легко определить — а кто же её сделал?

Сажень, аршин, вершок. Старинные русские меры длины, производные от той или иной части тела. Но если все они уже давно ушли в прошлое, то в изготовлении игрушки не только была, и сейчас осталась такая мера. Своеобразный размерный игрушечный стандарт. Ладонь. Ну, а детская ладонь, она, как ни крути, меньше женской или, тем более, мужской. Кроме того, мужчине, как правило, лучше удаётся форма игрушки, женщине — цвет. Потому, если присмотреться, то сразу можно понять, кто приложил свою руку именно к вот этой, конкретной «барыне».

Чтобы не прошёл покупатель мимо, зацепился за изделие взглядом и заинтересовался, как-то поярче сделать игрушку надо. И потому её покрывали ангобом — жидкой глиной, с подмешенной к ней известью. Или делали «обварной». Раскалённое после обжига, только что вынутое из печи изделие, сразу же окунали в мучную болтушку из гороховой или овсяной муки, которая, вскипая на горячей глине, покрывала её оригинальными тёмными разводами.

Но ни ангоб, ни «обвар» не шли ни в какое сравнение с росписью, для которой использовались те природные красители, что были под рукой. Для начала отбеливали игрушку разведённым на молоке мелом. После чего в ход шли печная сажа или цветная глина. Иногда и то, и другое. И игрушка становилась цветной. Но не яркой. Какая насыщенность цвета от сажи, глины или мела?

Это нынче — темпера или гуашь на клею дают совсем другой коленкор, оставляя при этом традиционной как саму форму игрушки, так её орнамент и цветовую гамму, в которой преобладает всего несколько цветов. Само собой, белый. Тот, который раньше давал мел. Чёрный, как память о саже. А ещё — зелёный, красный, жёлтый — охряной. И цвета эти — не просто так. Каждый из них несёт в себе древнюю смысловую нагрузку, как языческий отголосок наших далёких предков. Чёрный — символ земли, белый — правды и добра, зелёный — жизни, красный — силы, славы, огня, красоты и здоровья.

Разные времена были у каргопольской игрушки. В 50-х годах прошлого века на всю округу её лепила одна Ульяна Бабкина в заброшенной деревне Гринёво. Но какие бы бури и ветра не шумели по стране, как бы не было тяжело и трудно, а не угас промысел. И остались с нами память о сказке и сама сказка. Приезжайте. Посмотрите и убедитесь.

Да что смотреть? На то игрушка и сделана мастером, чтобы отдать её в хорошие руки. А у нас что, плохие? Возьмите. Возьмите с собой. Чтобы был в вашем доме не только кусочек сказки, но и добрая память о небольшом северном городке, который всегда готов радушно поделиться с приезжим своим теплом.