15 февраля. Что в этот день вспоминают мои друзья?

15 февраля. Для многих — обычный будний день. В этом году — вторник. Но — не для всех. Для кого-то — это дата. Кусочек жизни. Длиною в год. В два. Или чуть больше. Мало ли, смена не пришла к сроку. А как придёт, её ведь тоже… Чему-то научить надо.

И этот кусочек жизни навсегда остался там, в далекой стране, которую и язык не поворачивается назвать чужой.

Сегодня для них, уже возрастных, полысевших, или убеленных сединами людей, не просто День вывода советских войск из Афганистана. Для них он — День памяти.

Только для них? А может, и мы вспомним тех, тогда ещё пацанов, с иногда веселыми, иногда грустными, в меру хитрыми, в меру честными, но всегда, даже в зимнюю стужу, загорелыми рожами?

* * * Самое хорошее время в северном Афганистане — осень. Особенно её первая половина. Того пекла, которое ещё месяц тому назад накаляло броню так, что на ней, при желании да в полдень, можно было спокойно яичницу жарить, — уже нет. Да и мухи — почти не кусают. Светло, тепло… Если на наш, северный, вятский, аршин, так даже жарко.

Но самое важное — не это. Для бойца что главное? Правильно, сон здоровый, когда солдат на массу давит, а служба идёт. Идёт, идёт себе потихоньку, с каждой пролетевшей мимо секундой приближая такой долгожданный день. Который, как верёвочке не виться, а обязательно придёт. И перекрасит привычный монохром до предела выгоревшей «песчанки» в лихое и ликующее разноцветье гражданской жизни.

Только сон приблизит нас к увольнению в запас.

Вот только, когда на боевых, особо не поспишь. На них ведь… Стреляют. Не холостыми, между прочим. И, как правило, если не в тебя конкретно, так с поправкой на закон подлости, обязательно — в твою сторону. А пуля, она ж, ещё та дура. Поди пойми, какая из них — твоя. И не в тебя выцелена, так взяла, отрикошетила. Заполучи. Кому потом докажешь, что не твоя она вообще-то? И что в получении — не расписывался…

Даже если и не стреляют, так тоже — не до сна особо. Две вещи в этой жизни — хуже некуда. И одна из них — ждать. Уж лучше стреляли бы. По крайней мере, понятно — откуда, из чего, какими силами. А тут… Тихо. Не стреляют. Сейчас не стреляют. А через секунду? Через минуту? Откуда? Из чего? Какими силами?! Стреляли бы уж лучше…

А осень… Особенно первая её половина. Это ж то самое время, когда день — год кормит. Почти как и у нас. Только мы картошку копаем. А они в это время… гранаты убирают. Само собой, не наступательные там или оборонительные, а те, что на деревьях растут. В провинции Саманган они знатные… С бычью голову плод. Хорошо если штуки три в каску влезает. Четвертый кладёшь к ним плюсом… Обязательно вывалится!

А вкус… Специфический. С непривычки, да поначалу можно всю кисть вместе с пальцами, вышелушивающими зерна, проглотить. Особенно, если гранат того сорта, в котором семечки не розовые или розовато-красные, рубиновые, а белые. Вот этот гранат… Всем гранатам гранат!

Кто хоть раз в жизни попробовал белоплодную саманганскую ягоду, тот её вкус не забудет уже никогда. Все его розово-красные шарообразные сородичи, что у нас на рынках продаются… То так, бледное подобие того, что каждой осенью вызревает на севере Афганистана. И в таких количествах вызревает…

Идёшь по Таш-Курганскому рынку, а та-ам… Горы! Гранатовые горы прямо, без какой подстилы на землю навалены. Гиндукуш в миниатюре.

И гранат этот для афганца, считай — второй хлеб. Типа, как для нас капуста та же. Они гранаты эти, как белка — шишку. Быстро-быстро в руках поворачивают… В момент шкурку снимают и — в рот зёрнышки. Да так, что ни одно из них на землю не упадёт. При этом, в отличие от нас, и рот, и руки — совершенно чистые. Ни зёрнышка не раздавят так, чтобы из него сок брызнул. Всё, до последней капельки, в дело.

А хранят они их, что в подвалах, что в горах — практически круглый год. До нового урожая, как минимум. Ну, как мы капусту. Или картошку.

Потому, как наступает время сбора урожая, так все боевые стычки месяца на два прекращаются. Перемирия или мирного договора никто не подписывает и их ратификации не требует. Некогда воевать, когда день год кормит. Чуть отвлёкся на стрельбу… Сиди потом все остальные дни и месяцы голодным. До нового урожая. А голодное брюхо, оно не только к работе глухо. Но и воевать натощак… Как-то тоже. Совсем не в жилу.

Да и кому воевать-то? Все — и дехкане, и душманы — все на уборке урожая. Гранаты впрок заготавливают.

Так что осень… Особенно первая её половина. Месяца два. Горячая пора для афганцев. Все они — на уборке урожая. Ну, а для нас — затишье. Типа, как праздник жизни. На котором обязательно, но что-нибудь произойдет. Если не пьяная драка, так невесту злыдни украдут.

* * * Осень, в общем. И как-то под вечер уже сидим себе в блиндаже спокойненько. Кто-то из дедушек дембельский альбом терзает. Ну, а мы — кто чем. Кто-то свежий подворотничок подшивает. Кто-то в носу ковыряется. Никто ничего. И, самое главное, — никого. Тишь, да гладь. Как вдруг…

Вдруг — ураган, всё и всех сметающий на своём пути. Врывается в блиндаж Юрок, механик-водитель второго БэТээРа. И с ходу:

— Ага. Сидите… Сидите тут. А миномётчики там. Уже круги нарезают вокруг нашего инжирного дерева! Обнесут ведь. Помяните моё слово — обнесут за ночь!

И что? Вот так и сидеть будем, пока из-под самого носа инжир не уведут?!

Тару мне пустую. Срочно! И бойца свободного. Желательно — не хилого.

Мы и забегали. Нашли всё, что требовалось, и отправили с Юркой обратно. К нашему инжирному дереву.

Полчаса не проходит. Тащат. Две огроменные коробки. Полнёхонькие крупного, тёмно-синего инжира.

Все на него и набросились. И вроде так, ничего себе этот инжир оказался. Сочный. Если и твердоват немного, то так, в меру. Можно сказать — почти мягкий. Никто же толком не знает, каким он должен быть, инжир этот. Едим себе, нахваливаем, время от времени поминая всуе так ловко облапошенных миномётчиков. А то надо же… Позарились не на своё. А вот им. Дулю с маком. Пусть жуют её вприглядку, да слюну набегающую сглатывают.

Вот только… Язык от сока инжирового пощипывает немного. Но так, самую малость. И рот, как от черемухи, вяжет слегка. Но нам это всё как-то фиолетово. Мелочи жизни, на которые и внимания обращать не стоит.

Мы и не обращали. Пока где-то через полчаса, языки не стали набухать и деревенеть, как от пчелиного укуса. И началось. В медсанчасть не побежишь. Позорище-то на всю манёвренную группу:

— Мужики, слыхали?. . Разведчики наши славные… Инжира обожрались от пуза, теперь в санчасти валяются. Все. Поголовно! С во-от такими рожами. Шире ротного барабана. Разве-едчики…

Что делать?! Языки-то в натуре… Пухнут и деревенеют.

На наше счастье по каким-то своим делам заваливает в блиндаж Касим. Переводчик. Увидел наши офигевающие морды с раскрытыми ртами и вывалившимися наружу языками, малочисленные остатки инжира на дне коробок, с ходу просёк всё, да как начал ржать. Как полоумный! Оставались бы силы и настроение соответствовало — отдубасили бы за милую душу. Да не до того было.

А этот весельчак-самоучка поржал-поржал, успокоился и давай нам про их этот инжир рассказывать. Касим же с севера Таджикистана. У них там этого инжира… Примерно как у нас яблок. Если и меньше, не намного.

Вот он и говорит, что тот инжир, что мы хавали, зимнего сорта и поспевает поздней осенью. Спелый он или нет, можно определить по иссиня-черному цвету плодов. Иссиня-черному. Но никак не темно-синему или, тем более, с синеньким отливом. И есть его надо не свежим. А хотя бы слегка подвяленным.

И всё это мы слушаем, слушаем… Пока кто-то наконец не выдерживает и, с трудом ворочая плохо слушающимся хозяина языком, не прерывает ботаника-самоучку:

— Касим… А нам-то что делать?

— Да ничего. Сода есть? Столовую ложку в кружке воды размешайте и отмачивайте в ней языки. Время от времени набирайте содовый раствор в рот и полощите там, как при ангине.

Ну, мы так и сделали. К утру и прошло всё…